Русские художники - М. В. Нестеров. После Октября. Часть 2.
- Автор: Элеонора Хасанова
В контексте хронологически обозначенного времени (1920-1940 г г.) задача критики - служить прогрессу искусства (под прогрессивным тогда подразумевалось пролетарское искусство) - оборачивалась необходимостью выбрать такую исследовательскую позицию, которая свободно совмещала бы социологизм с импрессионистической эссеистикой. Отсюда шло прямолинейное проецирование общественно-политических отношений на анализируемое произведение художника с точки зрения его содействия «социалистическому строительству». В качестве примера приведем статью критика и художника К. Юона о выставке «16 картин Нестерова». Интерес представляет вывод, к которому приходит Юон. Он, в частности, пишет: «Его портреты, несущие на себе почти неизменно пассивно-созерцательный характер, далеки от бурных волн нашей социалистической современности, ее борьбы, темпов и конечных целей». В отзыве Юона, появившемся в печати месяц спустя после нестеровской выставки, наряду с критическим резюме содержалась и позитивная оценка «особого, чисто нестеровского, мастерства».
Эта статья явилась своего рода обобщением разноречивых откликов на нестеровскую выставку. Выход художника из «добровольного заточения» для многих оказался неожиданным, и в силу этого единого мнения о его творчестве быть не могло.
Приобретение Третьяковской галереей портретов И. Д. Шадра и А. Н. Северцова подтвердили и закрепили за нестеровской выставкой 1935 года официальное признание. Возможно, определенную роль в этом сыграла развернувшаяся в 1930-е годы борьба с формализмом в искусстве. Портреты деятелей науки и культуры, написанные Нестеровым, при всех своих связях со стилистикой модерна оказались более приемлемыми для официальной критики, чем изломанные, деформированные портреты Альтмана, Анненкова и других «левых» художников. Кроме того, не стоит забывать, что выставка имела большой успех у зрителей: вместо запланированных трех дней она продолжалась почти неделю, а по одному пригласительному билету проходило до сорока человек.
О выставке одобрительно отзывались И. Грабарь, М. Горький, обладавшие несомненным весом в художественных кругах. В мае 1936 года в газете «Советское искусство» было опубликовано письмо Нестерова, адресованное П. М. Керженцеву, председателю Комитета по делам искусств. В нем Нестеров делился мыслями «о необходимости хорошей школы для художественной молодежи, основанной на знании, на серьезном изучении природы и человека. «Формализм», по мнению Нестерова, вредно отразился на молодых художниках, подвинув их на легкий и нездоровый путь».
Не желая того, Нестеров после публикации этого письма был удостоен благосклонного внимания высокопоставленных лиц и приобрел надежный статус «убежденного сторонника реализма». Имя Нестерова поднимается на щит борьбы против враждебных «буржуазных течений в искусстве», к ним, в первую очередь, и относили «формализм». Портреты, созданные Нестеровым в 1930-е годы, начинают рассматриваться как эталон социалистического реализма.
Неожиданно упрочившееся положение позволило художнику быть настойчивым в своем желании видеть в постоянной экспозиции Русского музея свои религиозные картины «Под благовест» и «Святая Русь». В письме к Керженцеву он мотивирует свою просьбу тем, что «картин с фигурой Христа, с монахами как в Русском музее, так и в Третьяковской галерее много ..., того больше их в нашей классической литературе, и худого от того нет».
Михаил Нестеров. Элегия (Слепой музыкант). 1928. Холст, масло. 89.3 x 64.2.
Важным для понимания умонастроения Нестерова в тот период представляется еще одно его письмо Керженцеву по поводу предстоящего пятидесятилетия художественной деятельности и возможной выставки, приуроченной к этому событию. Причину своего отказа от устройства этой выставки Нестеров объяснял председателю Комитета по делам искусства так: «чествование» не даст мне ни радости, ни удовлетворения. Моя персональная выставка имела бы смысл лишь тогда, когда могла бы появиться моя большая, написанная в 1916 году картина «Крестный ход» («Душа народа». - Э. X.), но время для ее появления, я полагаю, еще не настало, и я ни в каком случае не решусь дать эту картину на выставку, если на то не последует согласие И. В. Сталина, а он год тому назад обращавшимся к нему в этом отказал. Без большой же картины нет нужды делать выставку В своем решении Нестеров был тверд. Приведенный отрывок письма является ярким свидетельством того, что Нестеров, несмотря на свое новое положение в советском искусстве, «не изменился или, если и изменился, то очень мало и ни от чего из прошлого, пожалуй, не отказался»".
Впрочем, писавшие в 1930-1940-е годы о творчестве художника Нестерова критики предпочитали этого не замечать и останавливались главным образом на портретах советского периода. Религиозной живописи Нестерова дореволюционного времени советские исследователи касались время от времени и то лишь для того, чтобы еще раз показать «чудесную перемену», произошедшую в живописце с приходом октябрьских событий.
Вскоре Нестерова признали достойным представлять советское искусство даже за рубежом. На Парижской выставке 1937 года демонстрируется портрет И. П. Павлова (1935). Успех Нестерова официально закрепляет присужденная ему в 1941 году Государственная премия I степени. Отныне ни одна крупная советская выставка не обходится без участия «создателя портрета эпохи». Специфической чертой комплиментарной критики этого времени можно назвать односторонний, ограниченный подход к анализу художественных произведений. Такая критика попросту «не замечает» того, что не совместимо с официальными нормами и принципами.
Именно это обстоятельство следует отметить как одну из основных причин утраты объективности при изучении творчества Нестерова в советское время, когда портреты 1930-х - 1940-х годов совершенно заслоняют достижения Нестерова в дореволюционный период. Попыткой стереть образовавшееся «белое пятно» можно считать его книгу «Давние дни», вышедшую в начале 1942 года. Она заново открывала публике почти забытого автора «Пустынника» и «Видения отроку Варфоломею», «Святой Варвары» и «Димитрия царевича убиенного», «Великого пострига» и «На горах».
Михаил Нестеров. Дмитрия царевича убиенного. 1889. Холст. Масло.
В октябре этого же года вышел из печати очерк С. Н. Дурылина, содержащий богатый фактический материал: записи бесед с Нестеровым, переписку с ним. Этот очерк, изданный по случаю 80-летия Нестерова, в какой-то степени дублировал книгу «Давние дни», выпущенную маленьким тиражом (2600 экземпляров). Она разошлась мгновенно и стала вскоре библиографической редкостью. Издание книги Нестерова и очерка Дурылина в тяжелый для страны 1942 год само по себе было показательным событием. В этот же год, признавая его «выдающиеся заслуги в области искусства, в связи с 80-летием со дня рождения» Президиум Верховного Совета СССР наградил Нестерова орденом Трудового Красного Знамени и присвоил ему звание заслуженного деятеля искусств РСФСР.
18 октября 1942 года М. В. Нестерова не стало. В некрологе, написанном В. С. Кеменовым, отдавалась дань уважения художнику и содержалось признание того, что «искусство Нестерова открыло в русской природе особую, до него неизвестную красоту и поэзию, которые тихим светом излучаются с его полотен и согревают душу зрителя».
После смерти Нестерова заметно меняется подход к изучению его творчества, которое теперь рассматривается как история. Исследование истории предполагает объективность, бесстрастность, большую взвешенность в оценках и суждениях. С конца 1940-х - начала 1950-х годов в журналах «Советский художник», «Искусство», «Огонек» регулярно начинают появляться статьи, приуроченные к годовщинам со дня смерти художника. Особого внимания заслуживают публикации А. И. Михайлова, в которых исследователь ставит своей задачей более полно осветить творчество Нестерова, уделив большее внимание, нежели это делалось раньше, дореволюционному периоду. Попыткой по-новому подойти к изучению творческого наследия художника можно назвать статью Михайлова, посвященную 10-летию со дня смерти Нестерова. В ней исследователь выдвигал концепцию существования в искусстве Нестерова двух тенденций: реалистической и условно-идеалистической. Он связывал усиление той или другой тенденции с происходящими в России общественно-политическими преобразованиями. Оправдывая религиозность и созерцательность дооктябрьских картин художника, Михайлов писал: «Нестеров не выдумывал и не притворялся не только в изображении природы, но и в образах человека. Эти образы являлись выражением реально существовавших в то время патриархальных религиозных иллюзий миллионов русских крестьян. Отражая эти иллюзии, создавая типы пустынников, искателей истины, уходящих от мира, Нестеров мог находить эти типы в самой жизни. Поскольку в самой действительности было то, что изображал художник в своих картинах, они несут в себе правдивость, искренность, как в смысле общего настроения, так и в характеристике отдельных образов». Михайлов настойчиво пытался даже в религиозно-идеалистических картинах живописца найти зерно реализма, доказывая неизбежность и логичность превращения Нестерова в дальнейшем в художника социалистического реализма. В монографии Михайлова Нестеров «советский» противопоставлялся Нестерову «дореволюционному», первому отдавались все симпатии автора.
Началу реабилитации религиозного творчества Нестерова положила книга С. Н. Дурылина о нем. Написанная в лучших традициях русской эссеистики рубежа XIX — начала XX веков, она возвращала из забвения замалчиваемые произведения Нестерова религиозно-философского плана, составляющие лучшее в творчестве мастера, его суть. Художник в свое время высоко оценил предпринятый Дурылиным труд по созданию книги. Знакомясь с подготовительными материалами к ней, он писал: «Рукопись Вашу получил и прочел с большим вниманием. Какой огромный труд Вы предприняли, — и все это связано с моим именем. Ну, не баловень ли я среди моих собратий! В Вас я ведь имею не только любящего мое художество современника-писателя, но также поэта, непосредственно чувствующего жизнь, красоту, душу природы и человека, их великое место в бытии. Я имею в Вас одновременно и ученого и богослова, вооруженного всем тем, без чего будет не полон труд, подобный Вашему». «Вашим одиночеством Вы прекрасно пользуетесь, это не общие места на довольно устарелую тему о Нестерове, а глубоко пережитый, перечувствованный лично анализ, в котором даже Ваше «пристрастие» к автору не мешает Вам произносить над ним суд, к которому будут относиться со вниманием. Ваш религиозный опыт, воодушевление, где-то соприкасаясь с чувством, которое когда-то, может быть, двигало мной, водило моей рукой и дало сумму известных результатов, — и дает Вам ту силу, убедительность и новизну авторитета, которых недостает у прежде писавших обо мне. Описание «Отрока Варфоломея», особенно пейзаж и еще более пейзаж «Юности», - проникновенно и непосредственно, благо уханно, как и та природа, которая была когда-то перед моим взором. Суждения Ваши о «Трудах» таковы, что я подпишусь под ними обеими руками. Словом, так о моих «Сергиях» еще не писали».
Михаил Нестеров. Портрет академика И. П. Павлова. 1930.
«Сегодня перечел Ваши «Впечатления, размышления, домыслы», и мне захотелось, не откладывая, написать Вам. Написать так, как написаны Ваши размышления, можно только о чем-нибудь любимом, любезном сердцу, хорошо понятом, почувствованном. Вы шаг за шагом любовно, осторожно, вдумчиво разбираете картину («Димитрия царевича убиенного». - Э. X.), и то, что вложено Вами в этот разбор, - есть уже поэзия или опоэтизированная критика. Ваше определение в этой критике роли пейзажа, в частности роли пейзажа в моих произведениях, — бывало и раньше, однако не с таким проникновением в психологическое соотношение пейзажа к действующим лицам, к теме картины. Форма, слова для Ваших размышлений найдены так счастливо, что и В. В. Розанов не отказался бы от них», - отзывался Нестеров в другом письме.
Действительно, рассматривая религиозную живопись Нестерова, Дурылин часто через анализ пейзажа подходил к глубокому раскрытию всего замысла картины. Современные Дурылину исследователи тоже писали о пейзаже в религиозных произведениях Нестерова, но в отличие от него анализировали пейзаж отдельно, «вырывая» его из контекста всего произведения. Превознося бесспорные достоинства пейзажа, исследователи в то же время старательно обходили молчанием главное — религиозно-философское содержание не- стеровских картин. Книга Дурылина, написанная человеком внутренне близким, духовно созвучным Нестерову, была относительно свободной от идеологических установок того времени. Целые главы глубоко и всесторонне освещали именно религиозно-философский аспект несте- ровского искусства. Картины художника дооктябрьского периода не противопоставлялись созданным в советское время портретам. Творчество Нестерова рассматривалось Дурылиным в нерасторжимой целостности, утверждалась ценность каждого этапа его художественной деятельности.
Среди многочисленных статей о Нестерове, появившихся в 1960-1970-е годы, привлекают к себе внимание те, что были написаны А. А. Сидоровым. Анализируя выставку к 100-летию Нестерова, известный искусствовед писал: «О Нестерове не хочется говорить аналитическими суждениями, укорять художника за то, что он ошибался в «Святой Руси», в большой картине «На Руси», которая неизбежно останавливает внимание зрителя. Задуманное художником как «Христиане» — это произведение странное и сильное представление художника о далеком прошлом. Весьма легко осуждать художника за неверные представления о России. Легко, может быть, говорить о том несомненном повороте к новому, современному нашему мировосприятию и мировыражению, какое выявлено было художником в советскую эпоху. Искусство Нестерова сложно Сейчас после выставки особенно ясно, что Нестеров был и остается одним из самых крупных русских живописцев». Приветствуя появление на выставке картины «Святая Русь», критик завершал статью неожиданным выводом: «Иконность Нестерова, — писал он, - его любовь ко всяким религиозным эмоциям и легендам была, быть может, не больше, чем глубокой и искренней любовью к детям, к бледным зорям и тонким белым березам его родного севера. ... И когда художник на склоне лет увидел, как уходит его аскетичная, церковная, юродивая Русь, он не впал ни в отчаяние, ни в панику, ни в пессимизм. Он освободился от тяжелых переживаний, изобразив их в «Философах» и в «Мыслителе», в портретах своих знакомых, оставшихся за бортом советской жизни. Так Лермонтов сказал о своем «Демоне»: «Я от него отделался стихами». Чуждой и непонятной оставалась Сидорову истинная суть духовно-нравственных исканий Нестерова. Критик характеризовал время, на которое приходилось дореволюционное творчество художника, как «эпоху темной реакции, пронизанную молниями и грозами освободительного движения».
Элеонора Хасанова