Романтик русского авангарда. Коллекция живописи Д. Д. Бурлюка. Часть 1.
- Автор: Светлана Игнатенко
Сегодня о Давиде Бурлюке можно говорить во весь голос, а было время (вплоть до начала 90‑х), когда он и его творчество представлялись в России в лучшем случае «белым пятном», в худшем — входили в понятие «историко-культурный фон эпохи». Главной причиной, позволившей легко и без оговорок вычеркнуть имя неуёмного «будетлянина» из истории русского искусства ХХ века, стала его эмиграция в Америку, где он прожил большую половину жизни. В 1967 году Давида Бурлюка не стало, и в советских официальных кругах о «неудобном» художнике предпочли просто забыть. Единственным городом, в котором хранили память о нём, была Уфа: даже в годы «холодной войны» в Башкирском художественном музее им. М. В. Нестерова экспонировались несколько, хотя и самых «безобидных», его картин (сегодня живопись Давида Бурлюка составляет отдельный зал). Настоящим же открытием Давида Бурлюка стала выставка «Фактура и цвет», организованная Нестеровским музеем и экспонировавшаяся в музее в 1994 году. Это была первая персональная выставка художника в России после его эмиграции в Америку. Она получила статус всероссийской: 10 российских музеев-участников, 71 произведение, вплоть до живописи и графики американского периода. После Уфы «Фактуру и цвет» увидели Самара, Рязань и Волгоград. В 2007 году с «уфимской» живописью Давида Бурлюка познакомилась Москва — на выставке Башкирского художественного музея в Государственной Третьяковской галерее в рамках федерального выставочного проекта «Золотая карта России»…
Штрихи к портрету Давида Бурлюка
Давид Давидович Бурлюк, не без основания названный Василием Каменским отцом российского футуризма, весной 1915 года оказался в Башкирии и прожил здесь три года.
Почему именно в Башкирии? На этот вопрос существует два ответа. Первый: что в деревне Буздяк семья жены Давида Бурлюка, Марии Никифоровны, имела дом, построенный в начале ХХ века её отцом, старинным другом семьи Бурлюков. Второй: что 21 февраля 1914 года Давид Бурлюк вместе со своим верным товарищем и соратником по борьбе за диктаторскую роль футуризма в современной русской поэзии Владимиром Маяковским был исключён из Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Поводом для исключения стало страстное увлечение обоими тем же футуризмом, окрещённым педагогическим советом училища «опасным и вредным искусством». Маяковский тут же был призван в армию и оказался на фронте Первой империалистической войны, Бурлюк уехал в Башкирию, где намеревался уберечься от призыва, хотя вряд ли мог быть призван вообще: он был одноглазым (потерял глаз ещё в детстве во время мальчишеской драки). И всё-таки он опасался, в первую очередь, потому, что имел семью. (В 1912 году он женился на Марии Еленевской, в 1913 году у них родился сын Давид, в 1915-м — Никифор). Бурлюки поселились на станции Иглино Самаро-Златоустовской железной дороги, близ Уфы, мать Давида Бурлюка, Людмила Иосифовна Михневич, — в Буздяке (там же жила родная сестра Марии Никифоровны — Лидия Еленевская).
Весной 1918-го из Башкирии Давид Бурлюк вместе с семьёй отправился в длительное транссибирское турне, а проще — в эмиграцию: через Сибирь, Дальний Восток и Японию — в Америку. В Нью-Йорк прибыл 1 сентября 1922 года и остался там навсегда. (И только дважды, в 1956 и 1965 годах благодаря невероятным усилиям посетил СССР). Живя в Америке, остро ностальгирующий по Родине Бурлюк не забыл и о Башкирии: он присылает в Уфимский художественный музей изданные им в Нью-Йорке книги и журналы с трогательными автографами. Башкирия так и осталась в его душе большой любовной отметиной, недаром он с благодарностью вспоминал: «Картины, которые… были мной оставлены в Буздяке.., башкирами…сохранены, и в настоящее время сто семь картин находятся в Уфимском художественном музее.., и я оттуда постоянно получаю их фотографические воспроизведения».
Автограф Д. Д. Бурлюка
на титуле одной из книг, присланных им из США
в Уфимский художественный музей
Официально главной заботой Давида Бурлюка в Башкирии была заготовка сена для русской армии, и, как свидетельствует его «Автобиография», эту крестьянскую работу он делал с не меньшим удовольствием, чем футуристические сборники. Здесь сыграла свою роль унаследованная им от отца, потомка вольного запорожского казачества, талантливого агронома и управляющего крупнейшими имениями, кровная, генетическая связь с землёй. Гедонизм мироощущения и жажда жизни были буквально впрыснуты в новорождённого Бурлюка землёй украинского хутора Семиротовщина в самый день его рождения — 9 (21) июля 1882 года. С другой стороны, эстетизм художественно утончённой натуры матери воспитал в нём талант во всём видеть красивое и полезное для души. (Л. И. Михневич происходила из известного польского рода Михневичей, писала пейзажи и интерьеры и, поддерживаемая шестью своими детьми, выставлялась на многих выставках, в которых принимали участие её сыновья Давид и Владимир; три произведения Михневич хранятся в собрании Нестеровского музея).
Полученные за сданное сено мешки картофеля и муки тут же шли в ход разрезанная на куски, крупнозернистая мешковина стала тем идеальным для Бурлюка материалом, на котором он написал более 200 «башкирских» картин, отличающихся особой рельефностью фактуры.
Любовь Давида Бурлюка и Башкирии была взаимной, иначе не писал бы он с такой нескрываемой нежностью: «Окрестное башкирское население оказывало мне исключительное гостеприимство». В ответ он создал многочисленные портретные образы башкир и башкирок, татар и татарок, притягательные своей неподдельной искренностью и теплотой, взять хотя бы, к примеру, «Портрет молодого башкира» и «Девочку-татарку». При этом Давид Бурлюк стал первым в изобразительном искусстве Башкортостана художником, обратившимся к созданию портретов представителей коренного населения, хотя и трактованных с точки зрения этнического типа несколько европеизированно.
Давид Бурлюк. Девочка-татарка. 1918.
Но гостеприимство Давид Бурлюку оказывало не только окрестное башкирское население: молодые уфимские художники восприняли его приезд в Башкирию как событие для них экстраординарное, тем более что этот приезд пришёлся на период формирования профессионального башкирского изобразительного искусства.
Кем же был для молодых уфимцев Давид Бурлюк? Известный живописец и график, поэт и писатель, один из основателей русского футуризма и кубофутуризма, генератор революционных идей, сумевший сплести в «один веник» такие знаковые имена, как Маяковский, Каменский, Кручёных, Хлебников, Матюшин, Гуро, Лентулов, Экстер, Асеев, Третьяков… Инициатор создания группы «Гилея» (1910–1914?) — первого в России литературно-художественного объединения футуристов («будетлян»). Один из организаторов новаторских объединений «Венок-Стефанос» (1907–1910) и «Бубновый валет» (1911–1917), член общества «Союз молодёжи» (1909–1913, 1917) и мюнхенского объединения «Синий всадник» (1911–1914, 1924). Создатель многочисленных футуристических сборников: «Садок судей» I и II (1910 и 1913), «Дохлая луна», «Требник троих» (оба –1913), «Молоко кобылиц», «Затычка», «Рыкающий Парнас» (все — 1914), «Стрелец» (1915) и главного футуристического манифеста «Пощёчина общественному Вкусу» (1912). Участник крупнейших выставок современного русского искусства в России и за рубежом, автор полемических статей и книги «Фактура» (1912). Наконец, блистательный лектор, человек высокой культуры и блестящей образованности: помимо Московского училища живописи, ваяния и зодчества, в «учебном» списке Давида Бурлюка значились Одесская и Казанская художественные школы, Мюнхенская Академия художеств, школа-студия Ашбе и парижская мастерская Кормона «Эколь де Бозар».
Без сомнения, среди значительных фигур русского авангарда личность Бурлюка была одной из самых ярких.
Поэтому его участие в трёх выставках Уфимского художественного кружка (1916–1917), ставшего своеобразным эпицентром всех художественных процессов в старой провинциальной Уфе, стало событием не менее экстраординарным. К тому же Бурлюк был не только экспонентом выставок кружка, но и его членом. Обладая «повышенным родовым чувством», воспитанным энергетикой большой семьи, Бурлюк и в Уфе проявлял свои клановые, коллективистские наклонности и личностный альтруизм — умение сплачивать, направлять, поддерживать, «вкусно подать» поэта или художника. Поэтому нетрудно представить, какое колоссальное практическое значение для молодых башкирских художников имели его пребывание в Башкирии и участие в вышеназванных выставках кружка.
Давид Бурлюк. Портрет молодого башкира. 1917
Страстно желавшие овладеть всеми тайнами профессионального мастерства, остро чувствующие в себе тягу к постижению всего нового и неординарного, молодые уфимские художники восприняли Давида Бурлюка и его творчество подлинной школой новейшей живописной культуры, примером смелого экспериментаторства и уважения традиции. Вопросы колористических закономерностей, нового понимания живописной формы и ространства поднимались им на путях творческого переосмысления как традиций древнерусского, русского классического и народного искусства — от иконы и фрески до ярмарочной вывески, лубка и игрушки, — так и достижений мировой, в первую очередь, французской живописи — импрессионизма, постимпрессионизма, кубизма. Думается, что и становление такого общепризнанного сегодня явления, каковым является школа башкирской живописи и выпестованный ею вариант национального «ликующего декоративизма», возникли также не без влияния живописи Бурлюка.
Светлана Игнатенко, искусствовед
Статья издана в журнале "Рампа. Культура Башкортостана" № 10.2010 года.