Современные фотографы и фотохудожники

Перед вами фотографии Анатолия Ерина. Вы не найдете в них экзотических сюжетов, взметнувшихся ввысь деревьев и прочих атрибутов современного экспрессивного пейзажа, все достаточно спокойно, в духе классики. Всматриваясь в эти «тихие» картины северной природы, вы чувствуете, как они втягивают в свое пространство, увлекают, и вот уже не хочется покидать этот чистый и ясный мир.

Он, однако, редко бывает ясным, чаще — низкие тучи, блеклые тусклые цвета, подернутые дымкой дали. Но уж если сердитый ветер разметал тучи, то землю накрывает голубой купол бездонного неба с редкими прядями длинных облачных дорожек. Такие виды навевают ощущения ностальгические, «должна же быть хоть капля грусти в прозрачной этой тишине», как сказал поэт. И кажется, что фотограф задался единственной целью — постичь и воплотить в снимках эту прозрачность, эту тишину.

С тщательно выбранными Павлом Васильевым объектами съемок — будь то парапет набережной, внимательно смотрящая на тебя девушка или фрагмент старой кирпичной кладки — всегда хочется вести разговор, вернее, он возникает сам собой, очень напряженный, как и его объекты, независимо от их одушевленности (независимо, потому что и река, и стена, и человек у него существуют на последнем полюсе напряжения, на последнем спиральном витке безусловности и драматичности бытия), И кажется, что этот разговор преобразует нашу среду и что-то меняет в нас самих, так как художник сделал все возможное, чтобы в предложенных им фотографиях осталась многовариантность подтекстов, а событийный ряд допускал множество трактовок. Социальная, психологическая или иная конкретность сведена здесь к минимуму ради создания чувственно-психологической атмосферы, эффект которой таится в аскетически изысканной поэтике этих работ.

Разные, даже очень стройные теории часто разрушаются, соседствуя с делом, с созданной тем или иным способом новой реальностью — будь то кино, живопись или фотография. Поэтому, мне кажется, лучше говорить о конкретном художнике, о его работах.

...Павел Васильев жил в Санкт-Петербурге. Он снимал Санкт-Петербург.

Я познакомилась с ним на съемках картины «Детская площадка». Тогда все шло с большим скрипом, сменились три оператора, с трудом нащупывался стиль, воздух будущей картины, и единственное, что было безусловно - это фотографии, которые сделал Павел Васильев. Они не имели отношения к фильму и были лишены какой- либо организующей идеи, но в них жила самостоятельная сущность. Поразительным образом фотографии своенравно задавали тон восприятия, и тон этот был смел, изменчив, подвижен.

Испанец по происхождению, Санти Нанез еще не так давно работал дизайнером и CGI-художником, но в один момент переквалифицировался в стокового фотографа. Купив в 2015 году свою первую фотокамеру, он последовательно изучал искусство современной фотографии. Преданность новому делу в совокупности с имеющимися знаниями в области дизайна позволило ему очень быстро войти в мир профессиональной фотографии и превратиться в успешного коммерческого фотографа меньше чем за два года. 

Корреспондент: Еще не так давно вы были дизайнером, а сейчас профессиональный коммерческий фотограф. Как такое возможно?

О Галине Лукьяновой написано немало. Пожалуй, среди наших фотографов-«деревенщиков» она, если не «номер один», то уж точно, в первой тройке лидеров.

Камера «Искра» появилась у Галины совершенно случайно, но на долгие годы стала верным другом и помощником. Можно сказать, что лучшие ее кадры сделаны именно этим аппаратом.

Есть в мире фотографы, которые брави­руют тем, что снимают камерами старо­модными, снятыми с производства. Эпатаж, репутация чудака важнее, и продолжают они с завидным упорством выжимать из камеры-реликта все воз­можное.

Надо совершенно не знать Лукьянову, чтобы упрекнуть ее в подобном.

Фотограф Арнольд Ньюмэн родился в 1918 году. Семья жила в Майами-Бич, где отец Ар­нольда арендовал небольшие отели. Нью­мэн связывает свой интерес к людям и ту легкость, с которой он сходится с ни­ми и находит общий язык, с годами дет­ства, проведенными в гостиничной среде.

В 1938 году из-за тяжелого финансового положения в семье Ньюмэн оставляет учебу в университете и переезжает в Фи­ладельфию, где начинает работать у про­фессионального фотографа. Уже в те го­ды он проявлял интерес к изобразитель­ному искусству, но склонность к фото­графии явно стала преобладать. В студии, где работал Ньюмэн, иногда прихо­дилось снимать до семидесяти человек в день, но в свободное время фотографи­ровал уже для себя: «Я был очарован своей властью над камерой и возмож­ностью заставлять ее видеть так, как видел я».

Профессиональный нью-йоркский фотограф Арнольд Ньюмэн поставил свою подпись под удивительным множеством знаменитых портретов. Его фотографии Стравинского (если начать с самой знаменитой работы), как и Дуайта Эйзенхауэра, Пабло Пикассо, Карла Сандберга, Линдона Джонсона и Альфреда Круппа, узнаются, может быть, лучше, чем сами личности. Его работы включены практически во все классические фолианты по истории фотографии и занимают свое почетное место в фотографической портретной традиции.

Сущностью портретистики Ньюмэна является идея интерпретации позирующей личности. «Я уверен,— говорил Ньюмэн,— что любая попытка представить человека во всей его полноте в некоторой степени бессмысленна. Мы можем только попытаться показать то, что видно на поверхности, проявляется внешне; внутренняя сущность человека редко открывается другому, а иногда не открывается даже ему самому. Я думаю, что одно из самых больших испытаний для фотографа-портретиста — это его способность оценивать людей, находить общий язык со всеми — от водителя трамвая до премьер-министра, способность понимать, проявлять симпатию и такт к любому человеку, который испытывает определенные трудности, находясь перед камерой».

Этот великолепный стиль не поддается имитации, хотя пишущие, то есть наш брат, пытаются изо всех сил достичь той же раскованности, но впадают в разбитную расхристанность. Все дело в том, что мы, пишущие, зависим от жизни: от того, как нас примут и как воспримут. Они же - никогда. Они не часть жизни и не наблюдатели, но некий десант. Они всегда будут в чужой стране и всегда будут левое центра. Правее начинается смерть фотографии, постановка, служение, фотографирование тирана в кругу семьи или в спортивном трико, то есть работа бытовика, просто другая работа. Правее начинаются фотографы в белых плащах до пят и все то, что один из фотолюбителей выразил одним восклицанием в адрес жены: «Где мой выходной кофр?!»

Их ремесло таково, что они должны быть всегда трезвы. Глядя на великое событие, они могут заявить, что именно сейчас «свет не тот», - и событие меркнет в их глазах. Они никогда не присочинят и не припишут себе достоинств, как это делаем мы, сплошь и рядом расхваливая себя и друг друга. Они крайне редко довольны работой, прежде чем проявлена пленка, и просто редко довольны, когда пленка уже проявлена. В молчании они укладывают аппаратуру, обнимают тебя и уезжают, а ты стоишь перед окном, как жена летчика - испытателя, иностранного шпиона или девушка с трудной судьбой, находящаяся на воспитании: не рыпаться, не протестовать, не просить.

Семьи журналистов встречаются я природе, конечно, реже, чем семьи инженеров или... работников торговли, но все-теки.

Еще реже эти браки бывают продолжительными по времени. Говорят — специфика профессии, говорят - две творческие личности трудно уживаются под одной крышей.

Но, слава Богу, бывает, что уживаются.

И не перестают от этого быть творческими. И — личностями.

В Гаити, когда свергали Дювалье, было очень мало представителей прессы. Но я оказалась там. Был момент: люди громили склады с мукой, а я снимала. В это время нагрянули солдаты. Здание складов построено так, что люди оказались в ловушке. Солдаты открыли по ним огонь (здесь же была и я), но мне как-то удалось выскользнуть, и все обошлось.

С израильтянами, с военными, даже если они и угрожают, можно работать спокойно — ничего плохого репортеру они не сделают. Но чаще не знаешь, что с тобой произойдет в следующую минуту. Однажды, когда в палестинской деревне подстрелили трех ребятишек (а я приехала туда еще с одним фотографом, чтобы отснять похороны), толпа так облепила нашу машину, что неба не было видно. Все кричали, обвиняли нас в пособничестве израильтянам.