Фотограф Евгений Халдей: сквозняки истории

Это текст был написан в качестве вступительного слова к выставки Евгения Халдея в Берлине. Тогда, пресса пестрила эпитетами — «советский Роберт Капа», а знатоки указывали на место Халдея в мировой фотографии, рядом с Родченко и Ман Реем, и сетовали, что не счесть, мол, забытых алмазов в камен­ных пещерах истории советской фотографии. Халдей — первый из них. Западные ценители творчества Халдея — Марк Гроссе, издатель первого на Западе альбома фотографа, и Эрнст Фолланд — и сейчас сходятся во мнении, что свои лучшие работы Халдей, ставший известным благодаря военной съемке, отснял все-таки после войны. Такая точка зрения понятна: это поиск неподдельной жизни, универсально понятной жанровой фотографии, человека.

Немолодая пара с еврейскими звездами в венгерском гетто, порт­реты Ростроповича и Шостаковича — поразительные и глубокие снимки. Фотографии Геринга с Нюрнбергского процесса — тонкая че­ловеческая штудия. Но двести с лишним работ показы­вают проблематичность попытки отделить общественное от частного, содержание от формы — как невозможно отделить мясо от костей в живом организме. Может быть, монументальная пластика фотогра­фии «Сталин, Ленин, хор» и не совсем типичная для Халдея край­ность, но на том же пафосе настояно его видение и маленьких людей, и производственных свершений.

Фотограф Евгений Халдей

...Вот «Концерт оркестра под руководством Евгения Светланова»: кадр, снятый с высоты, разложен на планы, как слоеный пирог: ор­кестр, лицом к нам дирижер, сразу за ним — стоя внимающие музы­ке рабочие, за их спинами — пустынный фабричный зал, автомобили, высокие окна, взвесь пылинок на свету. Взгляд скользит по этой впе­чатляющей панораме культурного отдыха рабочей молодежи и оста­навливается на еле заметном транспаранте вверху кадра — «Реше­ния XXIV съезда КПСС претворим в жизнь!». Вот она, самая последняя деталь, скелет и ось, по которой выстроен снимок.

В портретах — «военных» и «мирных» — есть тот же скелет (а в их героях — пресловутый «стержень»). Это не обязательно лозунг, но са­ма поза. Коллаж «Герои» (слава богу, из крохотных фотографий) — вот чистая иконография геройства, явно вдохновившая и окрылившая во­ображение советской визуальной культуры. Эти лица вызывают це­лую волну ассоциаций: от Штирлица до космонавтов из послевоен­ной фантастики «Планета бурь» с незабываемой фразой: «Риск — норма поведения в космосе». Иван Кожедуб или Стаханов у Халдея — это люди «больше, чем сама жизнь»; они заполняют собой кадр, под­минают под себя пространство, время и самого зрителя. Но, даже по­давленный этим человеческим масштабом спустя целую эпоху, ты знаешь, как слепок этого мужества был отшлифован в позу, как поза отделилась от человеческого, стала всеохватывающим жестом соц­реализма, как она вытеснила жизнь... Впрочем, драма эта разыгры­вается в воображении, не на снимках.

Евгений Халдей. Будапешт. Еврейская чета. Январь 1945 год.

Халдей, как пушкинская Татьяна, — удивительно целостная натура, чей взгляд возвращает достоинство и реальность эпохе, людям, кол­лективному усилию. Выставка обнажает всю механику манипуляций над «значительными моментами» (лучший пример здесь — все тот же флаг над Рейхстагом во всех промежуточных стадиях монтажа и рету­ши) — и парадоксальным образом реабилитирует и момент, и сам фотографический образ.

Практически каждый снимок имеет собственную историю; даже записанные на немецком, авторские комментарии все равно переда­ют характерную интонацию «свидетеля эпохи», не желающего ни су­дить, ни переоценивать. Здесь много Сталина — живого, маслом, из камня. Есть романтическая статуя одинокого Сталина, залитого сия­нием заходящего солнца на канале Волга-Дон. Комментарий Халдея к снимку — известный анекдот про скульптора, который сначала изо­бразил Сталина в кепке, а потом отказался от этой идеи, так как Ста­лин ему возразил: «Как же я буду в кепке приветствовать проезжаю­щие мимо корабли?».

Многие из легендарных кадров военных лет сопровождены фото­графиями тех же, но уже постаревших героев (уже без ауры «значи­тельного момента» и изъятые из позы), всем им возвращены имена и личные истории. Вся эта запечатленная Халдеем разнообразная жизнь настолько реальна, цельна и пронизана верой в людей и идею, что становится не по себе от вакуума умолчаний Халдея в его коммен­тариях.

Так тянет сквозняком и тревогой из непреодолимой трещины меж­ ду человеком и историей: одной шестой части света больше нет, мо­нолитная официальная история рассыпалась в пыль — а люди оста­лись, значение моментов не умалилось, и жизнь продолжается.

На Западе о Евгении Халдее вспомнили в 1990-е годы. В 1995-м на Международном фестивале фотожурналистики в Перпиньяне (Фран­ция) ему был присужден титул «Рыцарь ордена искусств и литерату­ры». В 1997-м издательством Aperture (США) была выпущена книга «Свидетель истории. Фотографии Евгения Халдея». В том же году в Париже и Брюсселе прошла премьера 60-минутного документального фильма «Евгений Халдей — фотограф эпохи Сталина», снятого «Wajnbrosse Productions & Cult Film».

В 2004 году увидела свет монография Марка Гроссе «Халдей. Фо­торепортер Советского Союза / Халдей. Фоторепортер Советского Союза», опубликованная Editions Du Chene — Hachette Livre. Ее пре­зентация прошла в Москве, в Фотоцентре на Гоголевском бульваре. Там же состоялась первая посмертная выставка Халдея (1998). По­следовавшая за ней экспозиция «Неизвестный Халдей» открылась в 2002 году в московской галерее «ФотоСоюз».

Зарубежные выставки известного советского репортера связаны с именем Эрнста Фолланда, работающего с Халдеем и его наследием с 1991 года.