Воспоминания о художниках. Лев Александрович Бруни
- Автор: Элий Михайлович Белютин
Лев Александрович Бруни оказался руководителем нашей аспирантской мастерской по счастливой случайности. Ранее приглашенныйна ту же должность Г. Штраних заподозрил формалистические тенденции у аспирантов, прежде всего «у старосты Э. Белютина», и потребовал немедленного удаления всех подозреваемых. Администрация, не желая приобретать репутацию неблагонадежного института, предпочла, не затрагивая весь состав учащихся, освободить от работы Г. Штраниха и предоставить аспирантам возможность свободного выбора руководителя. Бруни как художника институтские руководители попросту себе не представляли.
Путь Льва Александровича в искусстве очень напоминал судьбу Лентулова. У Лентулова — Пензенское художественное училище, Киевское художественное училище, студия Кардовского в Петербурге, студия Ле Феконье в Париже, самостоятельная работа во Франции и Италии. У Бруни — школа-мастерская М. Тенишевой в Петербурге, Академия художеств у Ф. Рубо и Я. Ционглинского, парижская академия Р. Жюлиана и Ж.-П. Лоранса. Возвращение в Петербург, где он начал преподавать в училище А. Штиглица, с 1923-го - ВХУТЕМАС- ВХУТЕИН в Москве и только с 1930-го – Текстильный институт, где «формалистические выверты» допускались как нечто, связанное с особенностями производства.
Никто из них не заканчивал курсы по рисованию для начинающих в Москве.
Лев Бруни. «Харчевня веселых мертвецов». 1917 год.
Конечно, мы знали о своем новом учителе много больше. Его блистательные иллюстрации, роспись плафона на станции метро «Измайловская» (как же тщательно ее потом счищали!), церковную живопись, и в том числе в Елоховском Богоявленском соборе. И то, что он был представителем династии художников, к тому же петербуржцем до мозга костей. Элегантным. С головой Аполлона, которому раскосые глаза придавали неожиданный оттенок современности, принадлежности к сегодняшнему дню.
По прошествии многих лет, когда вспоминаешь своих учителей, на память приходят не столько отдельные их выражения и советы, так как все они были связаны с конкретными работами, а сколько то, что учитель тебе дал как художнику в осознании смысла своей профессии и смысла собственной деятельности. Лев Александрович учил, что искусство в принципе не может быть совершеннее природы. Но, выбирая из природы самое существенное, а следовательно, и важное для того или иного пейзажа, времени года, художник обладает возможностью открыть для людей новый мир, в котором они должны жить, насколько этот тобою воспринятый мир делает их совершеннее и человечнее.
Художник Лев Александрович Бруни
Лев Александрович входил в одну группу с Петром Митуричем и Петром Львовым. Все трое проповедовали идею целостного организма изображения, возникающего на графическом листе или живописном полотне. Идея построения изображения путем вычитания лишнего пространства вокруг него поддерживалась и В.А. Фаворским, который таким образом воспринимал книгу - как единый организм.
Возможно, здесь было что-то от XTV-XV вв., но сама идея создания предмета искусства со своими законами целостности и функциональности, когда красота определялась как наиболее полное раскрытие функции-предназначения данной книги или, скажем, данного здания, была очень актуальна и для 30-х годов. Ведь и Райт, и Корбюзье утверждали, что красота — это функция, предназначение.
Другое дело, что если толковать конструктивизм упрощенно — только как построения Эль Лисицкого или Малевича, труднее понять Льва Бруни, который также был конструктивистом, но теснейшим образом связанным с реалистическим начатом.
Лев Бруни. «Ваня». 1920-e годы. Бумага. Акварель. 29 x 22.
Перед приходом в нашу аспирантскую мастерскую Лев Александрович давно был безработным, и это притом, что у них с Ниной Константиновной, дочерью поэта Константина Батьмонта, было шестеро детей (старший погиб на фронте). Квартира Бруни на Большой Полянке свидетельствовала об этой потаенной и постоянной борьбе с нуждой, которую стоически выдерживала Нина Константиновна — высокая, сухая, с внешностью английской аристократки.
Почти два года Лев Александрович занимался с нами живописью, рисунком, композицией, выезжал вместе на этюды, а в 1947-м провел со своими аспирантами два месяца в Галиче. И наша любовь и уважение к учителю только возрастали. Он открывал для нас искусство как праздник свершений.
Совершенно удивительна была его способность видеть мир художественно, то есть, в его представлении, целесообразно. Никогда не забуду, как на окружающих Галич холмах он показывал стадо бредущих по тропинкам овец. Если находил центр своего восприятия, их перемещение по холму никак не меняло композиции, лишь слегка передвигало рамки влево или вправо. Лев Александрович говорил, что это давно открыли японцы, тот же Утамаро, граверы XVIII в., а импрессионисты благодаря подобному принципу достигли в своей живописи монолитности, приблизившей их к Пуссену.
Лев Бруни. «Самарканд. Дворик». 1934 год. Бумага. Акварель.
В Галиче нам пришлось жить в институтском доме отдыха, где все было строго нормировано, все по карточкам, и отметить сколько-нибудь празднично день рождения учителя не представлялось возможным. Тогда мы решили встать в пять утра и собрать букет цветов. Букет оказался огромным — его несли три человека, а чтобы поставить такой сноп цветов, понадобилась небольшая бочка. Эту бочку мы и преподнесли Льву Александровичу, когда он проснулся.
И... — я никогда не видел более счастливого человека. Конец войны принес великое облегчение, но и еще незнакомое молодому поколению художников напряжение. Отблески творческой свободы военных лет гасли один за другим. Наступление государственного искусства было продумано во всех мелочах, которых не замечали многие современники.
Аспирантская мастерская — Лев Александрович Бруни был уволен с должности ее руководителя без объяснений и даже без выплаты уже заработанных денег, так необходимых его семье. За его уходом последовало, хотя и более прилично обставленное, удаление Фонвизина. Замелькали новые имена, без лести преданные (хотя бы внешне!) устоям соцреализма. В аспирантскую мастерскую пришел профессор А.М. Соловьев, уже занявший в Суриковском институте кафедру рисунка. Ученик Петербургской Академии художеств и мастерской Кардовского, он оказался в царской армии из-за того, что не сумел сдать экзамена — по анатомии. В принципе академисты не подлежали призыву. Соловьев стал младшим офицером в армии Колчака. Такое прошлое требовало полнейшего законопослушания.
Лев Бруни. «Сумерки. Золотая рыбка». 1926 год. Бумага. Акварель.
Но Соловьеву, по счастью, пришел на помощь его сердечный приятель Василий Николаевич Яковлев. Вместе они снабжали только начавшую образовываться коллекцию Хаммера всяческого рода «голландцами», и оба умирали со смеху, бесчисленное количество раз пересказывая, как одна из «рембрандтовских старушек», помещенная для просушки на ночь слишком близко от буржуйки в их петроградской комнате, к утру «заплакала», покрывшись потеками и фантастическими кракелюрами. С преобразованием на новый лад Суриковского института Василий Николаевич получил в нем творческую мастерскую, а также, кстати, возглавил в Министерстве высшего образования Высшую аттестационную комиссию и А.М. Соловьеву помог утвердиться на кафедре рисунка и в аспирантской мастерской.
Бруни не стало в самом начале наступивших пертурбаций. Лев Александрович умер в 1948 году в Институте лечебного питания, где врачи так и не сумели вылечить его необратимо продвинутую дистрофию.