Идущий под первым номером - фотограф Дмитрий Бальтерманц

Способность мыслить художественными образами, пусть даже создающий их не определяет так себе свою задачу, — вели­чайшая из творческих потенций художника. И этой потенцией Бальтерманц был награ­жден в достаточной мере. Напомню еще только два его снимка — «Атака» и «На подступах к Москве». Суметь передать соб­ственные ощущения — это непреложно. Суметь слить собственные ощущения с доминирующими чувствами окружаю­щих — подняться до уровня искусства, до уровня образа.

Когда на стендах наших выставок стыдли­во, спустя многие годы после войны стали появляться наши раненые, убитые, заму­ченные люди, стал проступать кровавый, а не только победный, как до того, облик войны, когда фотокадры войны стали про­являться не только плакатной, но и реаль­ной, жестокой своей стороной, каждое свидетельство этой непобедности останавли­вало зрителя, шокировало, заставляловнутренне содрогнуться, задуматься...

Увы, история жестоко повернулась так, что необъявленные войны, их незатуха­ющие очаги все более густым крапом покрывают некогда единую нашу родину.

Фотограф Ансел Адамс. Фотограф ДМИТРИЙ БАЛЬТЕРМАНЦ.

Журналистика перестала быть целомудренной. От обилия крови, зверств, труповуже воротит зрителей. Понимаю, раз это происходит в жизни, мы, зрители, обязаны это видеть. Но я о другом. Вспомнится ли среди этого множества жестоких картин пусть несколько, сочетающих в себе и жесткую информацию, и образ? Скажем, как у Бальтерманца: солдат, что своим мертвым телом перегородил дорогу, веду­щую к Москве. Наверняка, эти кадры где-то есть. Только в горячке они еще не отсто­ялись, не спрессовались в образ. И я говорю не в упрек нынешним фотокорре­спондентам. Но обращаю внимание лишь на то, что одних обстоятельств для возник­новения запоминающегося образа еще мало. Требуется еще чуть-чуть, что зало­жено или, наоборот, не заложено в душе держащего камеру.

Нодар Думбадзе, погруженный в раздумья и его младшая дочь в решительной позе. Фотограф ДМИТРИЙ БАЛЬТЕРМАНЦ.

Но война — это лишь период творчества мастера. Пусть самый яркий, но достаточно сжатый по времени. Самый длительный творческий период Бальтерманца — с соро­ковых по восьмидесятые годы — время, достаточно насыщенное событиями в жизни страны — тут и великие стройки, и новые лидеры, и космос, и новые контакты с разными странами. Бальтерманц живет очень насыщенной жизнью. Где нечто — там и он. Где Бальтерманц — там и самая широкая, яркая подача материала, откры­тие стран, континентов, наших гигантских электростанций и забытых богом «весей» вроде Чукотки. Но везде там — знак каче­ства нашей жизни, освященный знаком качества работ Бальтерманца. Можно ли по фотографиям Бальтерманца изучить послевоенную жизнь? Остерегитесь дать положительный ответ. Подлинной жизни там не больше, чем в «Трактористах» или «Кубанских казаках» небесталанного кино­ режиссера Ивана Пырьева. Там есть офи­циально пропагандируемое представление о жизни — нашей ли или жизни образовав­шегося и примкнувшего к нам социалисти­ческого сателлита.

У любимого портрета. Маршал С. Буденный. Фотограф ДМИТРИЙ БАЛЬТЕРМАНЦ.

Насчет зарубежья вопрос сложный — не нам судить. А уж свою-то страну мы видели Бальтерманц был блестящим интерпрета­тором идеи побеждающего социализма. Каждая поездка Бальтерманца в края не столь отдаленные запоминалась местными царьками и их приближенными не только потому, что репортер был обаятельнейшим и приятным человеком, не только потому, что каждый выезд в большую команди­ровку заранее оговаривался в мельчайших деталях и к нему обе стороны готовились как к событию, не только потому, что вслед за командировкой журнал пышно и щедро по месту освещал ее, но и потому, что виде­ние Бальтерманца превосходило собствен­ное видение местных хозяев своих дел. В отображении мастера они выглядели более значительными и весомыми. Вот почему его и любили, и помнили долго после визита и с его деяниями сравнивали деяния вслед за ним приезжающих.

Вступал ли Бальтерманц в какие-то ком­промиссы с совестью? Очень сомневаюсь. И не нам судить, той ли стезей шел этот одаренный человек. Но очевидно, что в иных условиях он мог бы создать и в мирное время столь же сильные, способные жить самостоятельной жизнью работы, как луч­шие кадры времен войны. Видимо, изолиро­ванность нашей системы от мировой созда­вала особый парниковый эффект. Под сте­клами собственной теплицы мы казались себе и значительнее, и непогрешимее.

АКТРИСА А ЯБЛОЧКИНА. Фотограф ДМИТРИЙ БАЛЬТЕРМАНЦ.

В последний период жизни Бальтерманц уже меньше снимал. Правда, не пропускал съемок, которые считал важными и пре­стижными — правительственных съемок. И именно в этих съемках, погрузившись в соб­ственные архивы, он и нашел нового Баль­терманца. Оказалось, что, находясь в тече­ние чуть ли не полувека возле власть пре­держащих, можно составить если не био­графию страны, то как минимум исследо­вать анатомию власти. При этом вовсе не нужно заранее критично относиться к тому или иному деятелю. Достаточно просто добросовестно фиксировать то, что пред­ставляется в этот момент выразительным, привлекательным фотографически. Ну, что обличающего Хрущева в снимке, где он запечатлен с кукурузным початком? Или выступающий Брежнев на фоне гигантского Ленина. Первый ленинец того времени на фоне нашего вечного знамени — Влади­мира Ильича. Просто чисто фотографи­чески емкие и очень выразительные кадры.

А смысловую подмену приносит уже время. Время и переменившиеся взгляды обще­ства заставляют смотреть на прежде ультраправильную идею как на карикатурную. Положительные символы превращаются в свою противоположность — антисимволы, обуреваемая некогда идея обращается в убогость и косность с позиций сегодняшних.

Так в чем же тут вина или заслуга фотографа? Да в том, что он все это собрал, сохра­нил, сопоставил, вывесил в рядок, и мате­риал приобрел новое звучание. Важно и то, что там, где десятки его коллег, сделав потребный для сегодняшнего номера газеты или журнала кадр, опускали камеру, Бальтерманц продолжал ее еще держать.

Расчет к бою. Московская область. Июль. 1941 г. Фотограф - Дмитрий Бальтерманц.

А за новым ракурсом, оказывается, откры­вался еще и новый смысл. Когда Бальтерманц стал удивлять своими «находками» из архива, не все его коллеги одобрительно отнеслись «к раскопкам». Им казалось не слишком благородным вскрывать то, что не было вскрыто свое­
временно. На это Бальтерманц возражал: «Ничего нового я не открываю, все это никого не интересовало...»

До своего восьмидесятилетия Бальтерманц не дожил двух лет. А сколько лет он не дожил до творческого увядания? Думаю, много больше. Мастер уходил непотеряв­шим интерес к делу всей своей жизни. А это значит — у него оставался и запас идей, и запас сил для их осуществления.

После себя мастер оставляет работы, свой опыт, свои ошибки. Ничем не обделил наследников и Бальтерманц. Вот только жаль, что чужие ошибки, пока не станут собственными, мало чему учат. А на соб­ственных, бывает, уже и учиться поздно.