Корнел Капа и Международный центр фотографии.

Самый новый музей в Нью-Йорке - это Международный центр фотографии, разместившийся в здании, ранее слу­жившем штаб-квартирой Национального орнитологического общества имени Одюбона на углу Пятой авеню и Девя­носто Четвертой улицы. В Центре пред­полагают преподавать фотографию, выставлять и издавать работы фото­графов и создать архив для хранения фотоснимков. Он вырос из Международ­ного фонда фотографии, который в 1966 году основал Корнел Капа, в свое время бывший одним из самых известных фотокорреспондентов журнала «Лайф». Как и фонд, новый Центр основан в память трех фотожурналистов, которые погибли в 1950 году, собирая материал для фоторепортажа. То были Дейвид Сеймур, Вернер Бишоф и Роберт Капа (старший брат Корнела). Сведения эти нам сообщил Карл Кац, председатель Отдела особых проектов нью-йоркского Метрополитен-музея.

«Центр собирается делать упор на фотографию как на средство инфор­мации, а не как на искусство, - сказал Кац. - Он заинтересован в том, чтобы теперь, когда крупные иллюстриро­ванные журналы прекращают существо­вание один за другим, стать отдушиной для журналистов, преданных докумен­тальной фотографии, но лишенных возможности выставляться. Доку­ментальную фотографию можно раз­делить, грубо говоря, на две категории, он потянулся за книгой «Озабоченный фотограф», под редакцией Корнела Капа, и полистал ее. - Вот. Тут это точнее всего сказано. Это из предисловия Корнела, - и он указал на строчки: «Льюис Хайн, заслуженный фотогуманист, выразил это, вероятно, лучше всех: «Я хотел сделать две вещи. Во-первых, показать то, что нуждается в исправлении. Во-вторых, показать то, что следует ценить». Захлопнув книгу, Карл Кац продолжал: - Вот в этом-то все дело. Сейчас Корнел наконец-то обзавелся собственным хозяйством.

Но ждать ему пришлось долго. Этот блестящий, совершенно очаровательный венгр, калечащий английский язык, не получал признания, которого заслу­живает, потому что не стремился к нему. Он всегда что-нибудь делал для других. Организовывал выставки для всех музеев - для Библиотеки Конгресса, для Еврейского музея, для Метрополитен-музея. Им захотелось устроить фото­ выставку - они приглашают Корнела, и он мчится к ним, бросив всю остальную работу. Но он издал 11 фотоальбомов, - одни - своих собственных работ, другие - под своей редакцией. И эти альбомы еще никто не превзошел. Этот человек, я вам говорю, и верный друг, и заботливый отец, и взыскательный учитель для каждого, кто хоть мало-мальски интересуется фотографией. Тут у нас многие считали, что нельзя позволять ему распылять энергию на мелочи. Ему нужно предоставить место, где он может преподавать и говорить во всеуслышание. Ну вот, мы и ухитрились получить на это для начала кое-какие средства у разных фондов. Корнел отыскал это место, - и вот - пойдем, полюбуемся!»

Карл Кац вышел из Метрополитен- музея и зашагал вдоль парка по залитой солнцем Пятой авеню. На углу Девя­носто Четвертой улицы он остановился и показал на дом напротив - все еще называющийся «Дом Одюбона» - шес­тиэтажное кирпичное здание с блест­ящими черными ставнями.

В полукруглом вестибюле с мрамор­ным полом длинноволосая девушка в очках сидела за столом и, прижав подбородком к плечу телефонную трубку, что-то говорила в нее, над­писывая и заклеивая конверты обеими руками. Она еще не кончила говорить, когда зазвонил второй телефон. С нами она поздоровалась улыбкой. Мы под­нялись по мраморной лестнице на второй этаж в длинную, отделанную панелями комнату с высоким потолком, паркетным полом и камином; когда-то это был зал для приемов, теперь - Вторая галерея. Там нас встретил молодой чело­век с каким-то металлическим стержнем в руке. Карл Кац представил его. Это был Бупендра Кариа, индийский фото­граф, два года работавший с Корнелом Капа и ставший одним из помощников директора Центра. Вошел Корнел Капа, пятидесятишестилетний коренастый фотохудожник с буйной седой шевелю­рой, мохнатыми бровями и распо­лагающей улыбкой. «Младенец готов появиться на свет, - сказал он. - Мы еще успеем к открытию. Идемте, я хочу вам все показать».

Обхватив Каца рукой за талию, Корнел Капа подтолкнул его к дверям. Мы возвратили зданию первоначальный вид, - сказал он. - Когда мы сюда въе­хали, тут была масса перегородок, но мы их сняли. Видите панели на стенах? Эту отделку мы сохраним навсегда. Мы спроектировали специальные стойки, к которым фотографии будут прикрепляться металлическими стерж­нями, - и он показал на стержень в руке индуса. - Это придумал гений, открытый Карлом Кацем. Вот только он напутал, как полагается гению, и ухитрился изготовить такие стержни, что к от­верстиям они не подходят. Правда, Бупендра? - спросил он улыбнувшегося в ответ индуса.

Вторая галерея и большая отделанная панелями соседняя комната были отведены под одну из будущих выставок: «Между прочим, СССР (1954 и 1973)», составленную из фотоснимков, которые сделал во время двух поездок по Совет­скому Союзу Анри Картье-Брессон. С противоположной стороны дверь из приемной вела в облицованную деревян­ными панелями библиотеку, где к стенам было прислонено множество складных стульев; три высоких окна выходили на Пятую авеню. -Здесь мы устраиваем лекции, показ фильмов, конференции, - пояснил Корнел Капа.

Карл Кац взглянув на часы, сказал, что ему пора возвращаться в Метро­политен-музей. Корнел Капа похлопал его по спине, попрощался и повел нас на третий этаж. Здесь, сказал он, будут преподавать фотомастера. Лучшие фотографы будут раз в неделю вести у нас семинары. Наш Центр, продолжал он, будет единственным фотографи­ческим музеем в стране, если не считать основанного в 1947 году Международного музея фотографии в Доме имени Джорджа Истмена в Рочестере.

«Конечно, такие американские музеи, как Музей современного ис­кусства и Музей Уитни все же выстав­ляют работы фотографов, - добавил он.

Но они покупают только несколько негативов известных фотографов. А как насчет всего остального? Я задумался об этом после гибели брата, Бишофа и Сеймура. Их негативы - труд всей жизни! Я сохранил их. Что же проис­ходит с другими фотографами? После их смерти родные относят их фотографии на чердак и в конце концов выбрасывают на свалку. А ведь история XX века отражена в фотографии гораздо полнее, чем в литературе, - закончил он. - Но пойдемте. Я познакомлю вас с молодыми людьми, которые со мной работают. Некоторые добрались до нас даже из далекой Калифорнии. Дверь Центра будет открываться в 11 утра, а закры­ваться в 11 вечера, если не позже.

Кто знает, когда фотографы станут расходиться? И кофеварка будет ра­ботать без перерывов».

Внизу в вестибюле длинноволосая девушка продолжала говорить в теле­фонную трубку и надписывать конверты. Рядом с ней примостился на корточках бородатый молодой человек со вторым телефонным аппаратом и телефонной книгой.

«Дейвид Котц, - представился он. - Сегодня телефонист, завтра электро­монтер. послезавтра плотник, а в один прекрасный день, может быть, фотограф».

Во Второй галерее продолжали развешивать работы Картье-Брессона.

В простенке между окнами поместилось изображение советской молодежи: юноши и девушки танцевали под гигант­скими портретами вождей. Фотографию рассматривал Бупендра Кариа.

К нему подошла девушка, держа в руках таблички с вариантами надписи. «Обе шоколадного цвета с белыми буквами, - сказала она. - Какой цвет взять - молочного или темного шоко­лада?» Индус выбрал темно-шоколадный. Капа постоял перед фотографией Картье-Брессона, оценивая ее одоб- рительно-критическим взглядом, а затем сказал, что «Ле Монд» недавно напечатал интервью с Картье, в котором тот заявил, что его всегда увлекала не фотография, а живопись, что теперь он каждый день рисует и ценит свои ри­сунки гораздо больше, чем свои фото­графии. Во Франции интервью произ­вело впечатление разорвавшейся бомбы. «Ле Монд» попросил некоторых фотог­рафов высказаться и напечатал нес­колько высказываний, в частности Жиля Переса и Марка Рибо.

«Картье-Брессон был для Рибо и отцом родным и ментором, - продолжал Капа. - И вдруг огорошил его заявлением, что фотография - ерунда. Ну, конечно, все заволновались. Но это типичный Брессон. Пых-пых-пых - пар накапли­вается, а потом вода вскипает и сбрасы­вает крышку с чайника, - улыбнулся он.

- Вообще, вся эта история типична для французов: любовь, ненависть, ува­жение, неуважение, ответы, возражения. Так что теперь из-за океана слышны раскаты грома».

Из библиотеки доносился негромкий голос. Говорил сам Картье-Брессон.

«Голос учителя, - сказал Капа, указы­вая на дверь. - Пойдем, стоит посмот­реть эту видеозапись. Мы будем пус­кать ее каждый день до самого конца его выставки».

В комнате было темно и пусто. Картье-Брессон говорил на почти безу­пречном английском: «Люди иной раз спрашивают: сколько снимков вы делаете? Трудно ответить: правила здесь не существует. Иной раз - возьмем вот эту фотографию в Греции - сразу видишь перед собой весь кадр и только ждешь, чтобы кто-нибудь прошел через него. Вот это и волнует в нашей профес­сии - вечное ожидание. Что произойдет через секунду? Скорей, скорей, скорей, бросаешься, как хищник на добычу. Я крайне импульсивен, прямо комок нервов, но этой своей чертой я умею пользоваться. Нужно оставаться самим собой, и в то же время нужно забыть себя. Поэзия - основа всего. Каждую минуту мир возникает заново и каждую минуту разлетается вдребезги. Вот это напряжение и волнует меня. Я люблю жизнь. Я люблю людей. И в то же время терпеть их не могу. Я люблю фотографировать, люблю присут­ствовать при событии. Это означает говорить «Да! Да! Да! ! ! ! когда никаких «может быть» быть не может!»