Фотограф Станислав Яворский. Думать, чувствовать, любить…
Автор: Николай Паршкевич
В самых разных точках страны сводили нас с нижегородцем Станиславом Яворским фотографические пути-дороги. И всегда, после первых российских похлопываний ДРУГ друга по плечу, философских вопросов «Как живешь?» и столь же емких по мысли ответов, он спрашивал: «Хочешь глянуть на карточки?»
Как и многие другие, с первой же встречи попал я под обаяние этого духовно богатого, простого и добродушного, тонко и глубоко чувствующего человека. И мне всегда интересно было узнавать, чем жил он между нашими встречами. А лучше всего я понимал это, рассматривая новые работы Станислава, потому что язык фотографии— родной для Яворского.
Творческая жизнь, как и жизнь вообще, глубоко индивидуальна, и талантливые фотографы, понятно, проживают ее каждый по-своему. У одних она распадается на совершенно различные, порой взаимоисключающие этапы. Так, скажем, Владимир Филонов вчера и сегодня — это два настолько разных фотографа, что, кажется, им было бы неинтересно общаться друг с другом. Иные мастера, сохраняя индивидуальность почерка, круто меняют свое фотографическое лицо за счет полярности содержания крупных фотоциклов.
Например, Юрий Шпагин — именитый земляк и коллега Яворского — мог, следом за веселой, до ерничества, серией о молодоженах, потрясти всех циклом «Морг» — трагическим фотоисследованием человеческой сущности. Есть фотографы, всю жизнь снимающие «моноклевые» пейзажи.
Творческий путь Станислава Яворского видится мне другим. Наблюдая его добрых два десятка лет, я не сумел бы выделить обычных для большинства зрелых мастеров жанровых пристрастий. Он снимал спорт и натюрморты, портреты и акты, «классический» жанр и постановочные фотопритчи, детские зимние комбинезоны интернет магазин. В отличие от многих, у него нет каких-то особых «фирменных» приемов, традиционных визуальных решений, делающих «руку мастера» легко узнаваемой. Яворский всегда разный.
Интересно, что говорить отдельно о форме, в которую он облекает свои замыслы, просто не хочется. Настолько она всегда естественна и слитна с содержанием, со смыслом кадра. Но ведь если зрителю кажется, что просто нельзя иначе, чем это сделано, поставить на сцене пьесу, написать на холсте куст сирени, сфотографировать знакомую улицу — это и есть совершенное владение языком своего искусства, когда автор говорит, как дышит.
Яворский, по-моему, фотограф от Бога. Наблюдая жизнь, он черпает из нее фотографические образы; размышляя о таинстве бытия, облекает свои мысли в те же фотографические образы; и даже чувственные восприятия окружающего переводит на язык этих образов. Нельзя сказать, что десять или пятнадцать лет назад он снимал иначе, чем сегодня, в иной манере. Просто каждый его снимок, любая серия несет вполне законченный цельный образ. А его неповторимость диктует своеобразие стилистики.
Яворский бывает обстоятельным бытописателем, как в работе «Старый марш», где каждая деталь углубляет психологическую характеристику героя.
А может стать предельно лаконичным поэтом: темный лестничный пролет, вынутые рамы, запылившиеся за зиму стекла и буйная весна за окном. Нередко образы его оказываются многослойными, оставляют зрителю свободу различных трактовок. Кому-то, к примеру, публикуемый на этих страницах снимок из серии «Эпохи» покажется открытой публицистикой и сопоставление советской и христианской атрибутики он прочтет как борьбу двух идеологий. Другой воспримет его философской притчей о вечном и приходящем.. И каждый по-своему будет прав.
От одного из представителей нашего фотографического авангарда мне довелось слышать, что фотография Яворского сегодня уже недостаточно сложна, интеллектуальна, что это типичное массовое искусство. Позволю себе с ним не согласиться и в доказательство своей правоты сошлюсь на один из самых сложных и одновременно самых простых фильмов Андрея Тарковского — «Зеркало». Когда-то на его просмотре в Доме актера справа от меня сидела известная актриса, слева — простая пожилая уборщица. Обе они плакали, обе, уходя, сказали: «Этот фильм — обо мне...»
Такое совпадение стало, на мой взгляд, возможным оттого, что настоящее, выстраданное, искусство идет прежде всего из души автора в душу зрителя. А интеллект уже углубляет, обогащает, расцвечивает его образы. Так и со снимками Яворского: почувствовать в них душу дано каждому, проникнуть в их глубину — по способностям. Смею заверить, когда они на выставочных стендах — вокруг всегда толпятся люди самых разных возрастов и профессий. Так современны ли эти работы?
Он обращает свой взгляд на внешне простые и заурядные вещи, на людей, казалось бы, неприметных. И тогда они, как по мановению волшебной палочки, обретают новые черты и качества, вступают в неожиданные взаимоотношения с окружающей средой. Невольно вспоминаешь удивительного русского философа Павла Флоренского, который с детства знал, что ему дано в обыденном «подглядывать таинства, которые другим смертным увидеть нельзя».
Ведь не многим из нас дано в простом пакете, висящем на балконе, не только разглядеть диковинную белую птицу, но и заставить ее на снимке рвануться из бетонного плена ввысь, к свету, в далекое небо. Давно привлекают Яворского временные трансформации, казалось бы, недоступные для документального в своей основе фотоискусства. Есть у него снимки-сны, снимки-воспоминания. Его камера, словно машина времени, с легкостью превращает очаровательных современниц то в мадонну с младенцем, то в испанскую даму из далеких дофотографических времен...
«Мне думается, что в гамме мировых мер есть такая точка, где переходят одно в есть такая точка, где переходят одно в другое воображение и знание: точка искусства»,— писал великий стилист Владимир Набоков. В одной из последних своих работ — серии «Время и жизнь» — Яворский словно стремится визуально подтвердить догадку писателя. Живую плоть он превращает в мятущееся звездное облако и вновь, по законам космогонии, соединяет эти иррациональные частицы в рационально прекрасное тело. Все больше хочется ему выйти за круг привычных представлений, достигнуть глобальных обобщений... Хотя одновременно он работает над очень острой, чисто формальной серией актов.
Значит, метр по-прежнему учится постигать таинства жизни и фотографии. Значит, его работы и дальше будут помогать нам учиться думать, чувствовать, любить.